АДАМОВИЧ Георгий | Поэзия XX века | Антология Нефертити

Георгий АДАМОВИЧ



«Без отдыха дни и недели...»

Без отдыха дни и недели,
Недели и дни без труда.
На синее небо глядели,
Влюблялись. И то не всегда.

И только. Но брезжил над нами
Какой-то божественный свет,
Какое-то легкое пламя,
Которому имени нет.


«Еще переменится всё в этой жизни...»

Еще переменится всё в этой жизни, - о, да!
Еще успокоимся мы, о былом забывая.
Бывают минуты предчувствий. Не знаешь когда.
На улице, дома, в гостях, на площадке трамвая.

Как будто какое-то солнце над нами встает,
Как будто над нами последнее облако тает,
И где-то за далью почти уж раскрытых ворот
Один только свет бесконечный и белый сияет.


«За все, за все спасибо...»

За все, за все спасибо. За войну,
За революцию и за изгнанье,
За равнодушно-светлую страну,
Где мы теперь «влачим существованье».

Нет доли сладостней - все потерять,
Нет радостней судьбы - скитальцем стать,
И никогда ты не был к Богу ближе,
Чем здесь, устав скучать, устав дышать,
Без сил, без денег, без любви,

В Париже...


«За все, что в нашем горестном быту...»

За все, что в нашем горестном быту,
То плача, то смеясь, мы пережили,
За все, что мы, как слабую мечту,
Не ожидая ничего, хранили,
Настанет искупленье... И там,
Где будет кончен счет земным потерям -
Поймешь ли ты? - все объяснится нам,
Все, что мы любим и чему не верим.


«За слово, что помнил когда-то...»

За слово, что помнил когда-то
И после навеки забыл,
За все, что в сгораньях заката
Искал ты и не находил.
И за безысходность мечтанья,
И холод, растущий в груди,
И медленное умиранье
Без всяких надежд впереди,
За белое имя спасенья,
За темное имя любви
Прощаются все прегрешенья
И все преступленья твои.


«Когда мы в Россию вернемся...»

Когда мы в Россию вернемся... О, Гамлет восточный, когда?
Пешком, по размытым дорогам, в стоградусные холода,
Без всяких коней и триумфов, без всяких там кликов, пешком,
Но только наверное знать бы, что вовремя мы добредем...

Больница. Когда мы в Россию… колышется счастье в бреду,
Как будто «Коль славен» играют в каком-то приморском саду,
Как будто сквозь белые стены, в морозной предутренней мгле
Колышатся тонкие свечи в морозном и спящем Кремле.

Когда мы... довольно, довольно. Он болен, измучен и наг.
Над нами трехцветным позором полощется нищенский флаг,
И слишком здесь пахнет эфиром, и душно, и слишком тепло.
Когда мы в Россию вернемся... но снегом ее замело.

Пора собираться. Светает. Пора бы и двигаться в путь.
Две медных монеты навеки. Скрещенные руки на грудь.


«На Монмарте, в сумерки, в отеле...»

На Монмарте, в сумерки, в отеле,
С первой встречной наедине,
Наспех, торопливо, - неужели
Знал ты все, что так знакомо мне?
Так же ль умирала, воскресала,
Улетала вдаль душа твоя?
Так же ль ей казалось мало
Бесконечности и бытия?
А потом, почти в изнеможеньи,
С отвращеньем глядя на кровать,
Так же ль ты хотел просить прощенья,
Говорить, смеяться, плакать, спать?


«Не в книге прочесть и не в песнях узнать...»

Не в книге прочесть и не в песнях узнать
Об этом, - Бог с ними со всеми, -
Но смуглые руки поцеловать
Настанет мне всё-таки время.

И будет минута, когда я пойму
Нестройных судеб совершенство,
И жизни «Помедли, - скажу, - потому
Что имя твое - блаженство».
1922


«Нет, ты не говори: поэзия — мечта…»

Нет, ты не говори: поэзия — мечта,
Где мысль ленивая игрой перевита,
И где пленяет нас и дышит легкий гений
Быстротекущих снов и нежных утешений.
Нет, долго думай ты и долго ты живи,
Плачь, и земную грусть, и отблески любви,
Дни хмурые, утра, тяжелое похмелье —
Все в сердце береги, как медленное зелье,
И, может, к старости тебе настанет срок
Пять-шесть произнести как бы случайных строк,
Чтоб их в полубреду потом твердил влюбленный,
Растерянно шептал на казнь приговоренный,
И чтобы музыкой глухой они прошли
По странам и морям тоскующей земли.


«Ночью он плакал. О чем, все равно...»

Ночью он плакал. О чем, все равно.
Многое спутано, затаено.
Ночью он плакал, и тихо над ним
Жизни сгоревшей развеялся дым.
Утром другие приходят слова,
Перебираю, что помню едва.
Ночью он плакал. И брезжил в ответ
Слабый, далекий, а всё-таки свет.


«Ни музыки, ни мысли...»

Ни музыки, ни мысли... ничего.
Тебе давно чистописанья мало,
Тебе давно игрой унылой стало,
Что для других - и путь, и торжество.
Но навсегда вплелся в напев твой сонный, -
Ты знаешь сам, - вошел в слова твои,
Бог весть откуда, голос приглушенный,
Быть может, смерти, может быть, любви.


«Окно, рассвет... Едва видны, как тени…»

Окно, рассвет... Едва видны, как тени,
Два стула, книги, полка на стене.
Проснулся ль я? Иль неземной сирени
Мне свежесть чудится еще во сне?

Иль это сквозь могильную разлуку,
Сквозь тускло-дымчатые облака,
Мне тень твоя протягивает руку
И улыбается издалека?


«Стихам своим я знаю цену…»

Стихам своим я знаю цену.
Мне жаль их, только и всего.
Но ощущаю как измену
Иных поэзий торжество.

Сквозь отступленья, повторенья,
Без красок и почти без слов,
Одно, единое виденье,
Как месяц из-за облаков,

То промелькнет, то исчезает,
То затуманится слегка,
И тихим светом озаряет,
И непреложно примиряет
С беспомощностью языка.


«Тихим, темным, бесконечно-звездным...»

Тихим, темным, бесконечно-звездным,
Нет ему ни имени, ни слов,
Голосом небесным и морозным
Из-за бесконечных облаков,
Из-за бесконечного эфира,
Из-за всех созвездий и орбит,
Легким голосом иного мира
Смерть со мной все время говорит.
Я живу, как все: пишу, читаю,
Соблюдаю суету сует…
Но, прислушиваясь, умираю
Голосу любимому в ответ.


«Чрез миллионы лет - о, хоть в эфирных волнах! ..»

Чрез миллионы лет - о, хоть в эфирных волнах! –
Хоть раз - о, это все равно! –
Померкшие черты среди теней безмолвных
Узнать мне будет суждено.

И как мне хочется - о, хоть бессильной тенью! –
Без упоения и мук
Хоть только бы прильнуть - о, только к отраженью! –
Твоих давно истлевших рук.

И чтоб над всем, что здесь не понял ум беспечный,
Там разгорелся наконец
Огромный и простой, торжественный и вечный
Свет от слиянья двух сердец.